Бурная индустриализация, которой была охвачена в 19 в. Западная Европа, во многом предопределила общественно-политический климат и интеллектуальную атмосферу становления самостоятельной науки об обществе.

Индустриализация - процесс создания крупного машинного производства, играющего ключевую роль в национальной экономике, была неотъемлема от промышленного переворота, обеспеченного научным и техническим прогрессом. Развитие промышленности в различных странах Европы и Северной Америки протекало неравномерно, но в целом успехи индустриализации, выражавшиеся в невиданном росте производительности труда за счет перехода к машинному производству, уже позволяли говорить об открывающихся перед всем человечеством гигантских возможностях извлечения пользы из эксплуатации природы.

Однако быстрое преумножение материальных благ вовсе не избавляло общество от острых социально-экономических проблем. На фоне индустриализации нередко возникали новые либо напоминали о себе застарелые проблемы, которые порой даже выглядели более запутанными, чем прежде, поскольку имели место в динамичном и все менее однородном по социальному составу обществе.

Типичными для периода бурной индустриализации явлениями были урбанизация, обуславливавшаяся перемещением как населения, так и капиталов из сельской местности в города (центры промышленного производства), появление новых отраслей промышленности и дальнейшая профессиональная дифференциация, интенсивное инвестирование в производство средств производста, требовавшее концентрации ресурсов в руках буржуазии. Подобное развитие вело к углублению социально-экономического неравенства и периодически сопровождалось всплесками социальной напряженности.

Слишком быстрые темпы социальных изменений, разрушавшие привычный для значительной части населения образ жизни, лишали дееспособности многие поддерживавшие его правила взаимоотношений в обществе. Вынужденно порывая с прежними устоями жизни, выходцы из сельской местности зачастую оказывались в городах дезориентированными. Переселенцам было сложно воспринять образ жизни горожанина, складывавшийся на протяжении длительного времени в совершенно иных условиях и теперь далеко не во всем отвечавший городским реалиям, характеризовавшимся небывало мощным притоком населения. Обустройство жизни новых горожан не могло полностью регулироваться старыми социальными нормами и правилами, и требовало целенаправленного разумного планирования, отталкивающегося от практически полезных систематических знаний об обществе.

Являясь прямым результатом человеческой деятельности, индустриализация порождала ощущение надвигающегося социального хаоса вследствие ослабления консолидирующих общество социальных норм. Констатируя факт, что преднамеренная экономическая деятельность вызвала непреднамеренные и далеко не во всем желательные изменения в обществе, логично было придти к выводу о необходимости заставить науку работать не только над преобразованием природы, но и над преодолением связанных с ним негативных последствий в сфере человеческих отношений для приведения этих отношений в соответствие интересам промышленного развития. Считая индустрию основой будущего благополучия общества, мыслители все чаще склонялись к мнению, что в дальнейшем жизненный распорядок придется поставить в жесткое подчинение нуждам промышленного производства.

Урбанизация и индустриализация стали возможными благодаря росту численности населения Западной Европы вследствие резкого превышения рождаемости над смертностью. В отличие от Великобритании, где демографическое воспроизводство приводило к избыточному предложению трудовых ресурсов для местной промышленности и стимулировало не только внутреннюю миграцию в города, но и мощную волну эмиграции за океан, Франция демонстрировала сравнительно невысокие темпы рождаемости и увеличения численности населения, постепенно втягивавшегося в промышленное производство. Британские мыслители, опиравшиеся на традиции английского эмпиризма, нередко видели в массовой миграции свидетельство естественного регулирования общественных процессов. Весь 19 в. Англия оставалась в зените своего могущества, и признание естественности развития английского общества служило подтверждением разумности и справедливости миропорядка, при котором Англия находится на верху иерархии и обладает моральным правом рассматривать все происходящее в мире сквозь призму своих интересов. Как ведущая индустриальная держава, Англия была заинтересована в том, чтобы соперничающие страны реже прибегали к протекционизму – государственной защите национальных производителей при помощи введения таможенных и налоговых барьеров для иностранных товаров, и чаще других пропогандировала либеральную модель развития экономики, предполагающую довольно слабое участие государства в регулировании экономических и социальных процессов. Уступавшая Англии как в экономическом развитии, так и политическом влиянии, Франция едва ли могла довольствоваться своим положением, учитывая собственные исторические претензии и солидные ресурсы, включая численность населения и размер территории. Однако после окончательного поражения Наполеона, чье правление выглядело крайне валюнтраистским, страна оказалась неспособной всерьез оспаривать мировое лидерство Англии. Поэтому идея искусственного реформирования общества для возвращения утраченных державой позиций была в тех условиях для французских мыслителей вполне притягательной, тем более, что недовольство развитием общества после Французской революции на протяжении последующих десятилетий высказывали представители различных слоев французского населения и сторонники противоположных политических взглядов, как консервативных, так и либеральных. В обществе накопилась усталость от социальных потрясений, вызванных резкой сменой власти. Крупнейший теоретик демократии Алексис де Токвиль (1805-1859), анализируя события и последствия революции, пришел к заключению, что “самый быстрый путь к свободе ведет к наихудшей форме рабства”. Согласно де Токвилю, воплощение идей демократии требует принятия соответствующих ценностей большинством общества. Иначе говоря, принимаемые на государственном уровне здравые экономические решения и законодательные акты окажутся не столь эффективными, если будут расходиться с социальными нормами, разделяемыми большинством членов общества, которому надлежит развиваться не революционным, а эволюционным путем.

Но именно во Франции проблема становления новых социальных норм приобретала особую остроту после череды драматических событий кон. 18-перв. пол. 19 в., когда частые смены политических режимов, раскалывавшие французское общество и служившие выкорчевыванию основополагающих принципов социального порядка, порой содействовали распространению иллюзии, будто общество уже напоминает “tаbula rasa” - чистую доску, пригодную для социальной инженерии - разумного регулирования социальных процессов. Великая французская революция, Наполеоновские войны и намеченное Венским конгрессом (1814-1815) “посленаполеоновское” устройство Европы, существенно подрывали прежние моральные устои и расшатывали социальные идеалы, в том числе вынашивавшиеся европейскими мыслителями 18 в. За короткий отрезок времени французы успели пережить на внешнеполитической арене череду взлетов и падений, наложивших отпечаток на национальное самосознание. В ситуации очередной смены власти авторитетным социальным организациям и влиятельным лицам приходилось дескредитировать себя, меняя политическую позицию в угоду тем силам, которые на данный момент одерживали верх. Традиционные ценности и нормы утрачивали способность влиять на поведение людей. С одной стороны казалось очевидным, что французскому обществу для благополучия и процветания необходимы общепризнанные социальные нормы, с другой стороны приходило осознание, что они будут существенно расходиться с теми нормами, что подверглись эррозии (разложению). Ждать, пока всеобщие нормы сложатся сами собой, было проблематично. Ведь дальнейшее развитие индустриального буржуазного общества вело к закреплению индивидуалистической психологии и эгоистической морали, и это делало туманной саму перспективу установления социальной стабильности и морального консенсуса. Не удивительно, что у французских мыслителей, расценивавших наблюдавшийся рост промышленного производства на основе внедрения результатов научных исследований, как безусловное благо и магистральный путь к светлому будущему, в большей мере, чем у британских коллег, возникало искушение исправить положение, разработав и внедрив в общество оптимальную соционормативную систему. Тема социального порядка и опасности его разрушения займет ведуще место в ранней французской социологии.

Сциентистская вера французских ученых в широкие возможности использования естественнонаучного стнадарта при изучении самых разных сторон жизни человека и общества объяснима не только идейным наследием Просвещения и яркими достижениями естествознания. Мобилизация военных ресурсов страны, востребованная на фоне революционных событий и затяжных войн, способствовала на рубеже веков замене классической системы образования технократической, почти всецело ориентированной на естественнонаучные и прикладные знания, наиболее полно реализуемые в профессиональной деятельности инженеров. Преподавание гуманитарных дисциплин, включая историю, литературу, древние языки, обеспечивавшие занкомство с наследием социальной мысли прошлого, рассматривалось (в противовес преподаванию ествественнонаучных дисциплин) как практически бесполезное занятие, и потому было во французских учебных заведениях существенно урезано, а то и вовсе прекращено. Ярким примером реализации технократического подхода к образованию являлась Высшая политехническая школа в Париже – главный центр подготовки французских инженерных кадров того времени.

Французская философия Просвещения, получившая в 18 в. всемирную известность и внесшая огромный вклад в утверждение идеи позитивных – практически полезных, точных наук, теперь сама была жертвой этих представлений. Философию нередко ставили в один ряд с другими, казавшимися с практической точки зрения бесполодными занятиями, например с религией и моралью. На фоне успехов естествознания, чьи результаты находили широкое практическое применение и служили удовлетворению нужд армии и промышленного производства, результаты изысканий социальных философов выглядели более чем скромно. Французские мыслители надеялись, что наука, обеспечивающая столь быстрое технологическое развитие общества, способна разрешить или как минимум существенно сгладить возникающие в ходе подобного развития общественные противоречия, т.е. уповали на охват научным знанием сферы человеческих отношений наравне со сферой промышленного производства.

Без систематического обоснования перспективы охвата научным знанием сферы человеческих отношений самостоятельная наука об обществе не могла состояться. Начало этому обоснованию было положено в работах просветителей, которые исходили из созвучных деистскому мировоззрению представлений об уставновленных верховным существом разумных универсальных природных законах, действующих повесеместно, в том числе и в обществе. Естественные науки обнаруживали необходимые для существования жизни и независящие от чьей-либо воли взаимосвязи между природными явлениями, собственно, и составлявшие природные законы. Появлялась надежда на познание таких же устойчивых взаимосвязей между явлениями человеческого общества. Просветители настаивали на том, что подлинное научное изучение общества – это не получение умозрительного и предположительного знания, каким оно было прежде, а подобное естественнонаучному опытное и доказательное исследование, приносящее практическую пользу. Рассуждая о человеке как о чувственном существе, просветители содействовали материалистическому пониманию человеческой истории и усилению внимания к вопросам воздействия внешней, географической, социальной и т.п. среды на поведение человека, тем самым, подчеркивая взаимосвязанность явлений социальной жизни. Взятый просветителями курс на секуляризацию общества приводил к отрицанию существования божественной воли, направляющей общественные процессы, и побуждал еще более осознанно искать корреляцию между универсальными природными законами и жизнью общества. Некоторые просветители отважились предложить собственную концепцию развития человечества через предопределенные природой последовательно сменяющиеся стадии. Но, успешно разрушая веру в божественную предопределенность развития общества, просветители испытывали сложность с обоснованием естественной предопределенности общественного развития, поскольку выведенные на тот момент естествознанием природные законы механики плохо для этого подходили. В эпоху Просвещения историцизм еще только пробивал себе дорогу, и социальная мысль оставалась по своей сути антиисторичной, так как для нее все разумное и правильное должно было являться таковым всегда и везде вне связи с историческим контекстом (подобно тому, как в глазах просветителей истинность законов механики непоколебима ни временем, ни конкретными обстоятельствами, а природные объекты неизменно функционируют по заранее заданным разумным правилам). Чтобы обладатели секуляризованного мировоззрения благосклонно восприняли идею научного изучения социальных закономерностей как целесообразную, нужно было не только доказать, что общество развивается исторически закономерно, но еще и убедить в способности человеческого разума познавать это развитие. Неспроста историцизм, предполагающий, что происходящие в обществе явления взаимосвязаны между собой, а само общество постоянно развивается по некоему предопределенному сценарию, постижимому человеческим разумом, приобретет в интеллектуальных кругах широкую популярность лишь после смены механической аналогии органической, когда естественные науки, прежде всго науки о живой природе, своими открытиями смогут подкреплять данную направленность мысли, четко обозначившуюся в романтическом течении культуры. Критикуя общество и выступая за его разумную реорганизацию, снижающую количество творящегося зла, просветители преимущественно исходили из вневременной разумности общественного устройства. Теперь же, с распротсранением историцизма, разумность общественного устройства будет означать оптимальное соответствие прогрессивному развитию (то есть приобретет динамическое измерение), а практическая полезность науки станет определяться пригодностью для прогнозирования и выбора оптимальных вариантов развития усложняющегося индустриального общества.

Авторы первых проектов самостоятельной науки об обществе (А. Сен-Симон и О. Конт) еще во многом опирались на механистицизм просветительского мышления, пусть и, подвергая его ревизии, с учетом последних достижений естественных наук, прежде всего, биологии, об открытиях которой судили слишком поверхностно, как дилетанты. В их теоретических построениях механистицизм и органицизм образуют причудливые сочетания, но уже со всей очевидностью проявляется тенденция к биологизации (физиологизации) социальной жизни. С уровнем развития биологии можно будет связать и прогресс социальных наук, и их очевидную слабость. Биология предстанет в качестве опосредующего звена между механикой и социальной реальностью.